Часу в восьмом вечера 14 августа 1855 года, когда из перелеска неожиданно появились два всадника на отличных мустангах, на левом берегу Гумбольдт-ривер прогремел выстрел.

Судя по дороге, которой ехали всадники, они направились к Утаху, миновав Карсонскую долину.

Одеты всадники были по-европейски: охотничьи куртки, перетянутые широкими кожаными поясами, за поясами — два револьвера, топорик, патронташ и длинный нож, так называемый бычий язык, перешедший по наследству от Старого Света. На левом боку — кавалерийская сабля.

Штаны из оленьей кожи плотно облегали их мощные крепкие ноги, мягкие сапоги с громадными шпорами доходили до самых колен.

Мексиканские широкополые шляпы, украшенные золотым шнуром, спасали их от дневного зноя и ночной сырости.

У каждого всадника было также по кентуккийской винтовке. К седлу прикреплен аркан.

Вооруженные таким образом молодые люди, рослые и сильные, могли бы смело вступить в борьбу с пятнадцатью бродягами, с некоторых пор грабившими эту местность.

Старшему из путешественников было на вид лет тридцать, второму — немного меньше.

Обоих отмечала мужская красота в сочетании с редким умом. Лица их выражали твердость и в то же время беспредельную доброту. Загорелые, бородатые, они тем не менее отличались от простых охотников и переселенцев, то и дело встречавшихся в пустыне, ибо принадлежали к так называемому высшему обществу.

Молодые люди были французами.

Того, что постарше, звали Фрэнсис де Вердьер, точнее, он сам себя так называл.

В Америке это принято. Там можно придумать себе не только имя, но и титул.

Второго путешественника звали Гастон Дюфальга.

Вердьера чаще всего называли доктором, а Дюфальга капитаном. Хотя оснований для этого не было никаких.

Репутация у молодых людей была не самая лучшая.

Они прибыли в Сан-Франциско почти одновременно, довольно долго прожили там, совершенно случайно познакомились в одном доме, узнали друг в друге французов и подружились.

Как-то Дюфальга предложил Вердьеру съездить в Утах на Соленое озеро в столицу мормонов, и тот сразу же согласился.

Приготовления заняли не много времени, и уже через две недели молодые люди отправились в путь, взяв в проводники канадца-охотника.

В тот вечер, когда мы их встретили после заката на берегу Гумбольдт-ривер, они находились в пути уже семнадцать дней.

Проводника с ними не было.

Он указал им дорогу и на некоторое время оставил одних.

Вдруг Дюфальга придержал лошадь, привстал в стременах и с опаской огляделся.

Не увидев ничего особенного, он обернулся к своему спутнику, ехавшему позади и наслаждавшемуся превосходной сигарой.

— Ну что, доктор?

— Ничего, — ответил тот, окутанный клубами дыма, из-за чего невозможно было рассмотреть выражение его лица.

— Любезный Френсис, что-то не видно на дороге ни пеших, ни конных.

— Это и хорошо, и плохо, мой добрый Гастон.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что я хочу сказать? — отозвался Френсис, стряхивая мизинцем пепел с сигары. — Я хочу сказать, что, если встретится друг, это хорошо, а если встретится враг — плохо.

— Вы говорите, доктор, как пьяный оракул.

— Ничуть ни бывало, капитан, я знаю, что говорю. Вы ничего не видите, потому что нечего больше видеть.

— А было что?

— Было, но мы опоздали. Занавес опущен. Подождем, пока его снова поднимут.

— Еще загадка.

— О, любезный Гастон! Вы просто смешны!

— Хотел бы я знать, почему.

— Потому что легкомысленны.

— А где доказательства?

— Доказательства есть неопровержимые. Вы не рассердитесь, если я их вам представлю?

— Говорите, — улыбаясь, ответил Дюфальга. — В пустыне не до обид.

— Это правда?

— Правда. Но я рассчитаюсь с вами, когда мы вернемся в цивилизованный мир.

— Теперь я вижу, что вы говорите правду!

— Говорите! Говорите же!

— Если бы вы хоть минуту поразмышляли, то не спрашивали бы, что именно мы не успели увидеть.

— Значит, вы, Френсис, размышляете?

— Иногда, от нечего делать, любезный Гастон.

— И каковы результаты, позвольте узнать?

— Два дня назад мы приметили впереди по обе стороны дороги следы индейцев.

— Прекрасно. Дальше!

— В конце леса двойной след шел метров на сто и вдруг оборвался.

— Совершенно верно. Что же это, по-вашему, значит?

— Это значит, что краснокожие устроили засаду и в любую минуту могут расправиться с нами.

— Пожалуй, вы правы! Но где именно засада? Вокруг голая степь, ни деревца, ни оврага, ни пригорка. Это было бы безумием с их стороны. А они люди благоразумные.

— Плохо вы их знаете, любезный друг! Они найдут, где укрыться.

— Это невозможно!

— Я тоже так думаю, но, поверьте, они все могут,

— Я готов согласиться, если вам так угодно.

— Благодарю тысячу раз, не хотите ли сигару?

— С удовольствием!

Доктор достал прехорошенькую сигарочницу из гуаяквильской соломы, открыл и протянул другу.

— Пожалуйста!

Капитан взял сигару, закурил и спросил:

— Как же нам быть?

— Надо остановиться. Здесь место открытое: вокруг все просматривается, и врагу трудно будет напасть на нас.

— Вы правы. При нас нет багажа, а ночи холодные. К тому же я смертельно голоден.

— Я тоже. Но другого выхода нет. Да и лошадям надо дать отдых.

— По крайней мере, проводник нас догонит.

— Да, — засмеялся доктор, — если не отправился назад в Сан-Франциско.

— Неужели он способен на такую подлость?

— А почему бы и нет? Весьма выгодное для него дельце.

— Допустим, проводник наш — канадец.

— Ну и что? Вы им верите?

— Верю всем, кто честен.

— Все это предрассудки, дорогой друг. Своего рода иллюзии.

Путешественники спешились, расседлали лошадей, привязали к воткнутому в землю колу, расстелили одеяла и рассыпали на них маис. Лошади принялись усердно есть.

Пока капитан собирал для костра сухие ветки, листья и бизоновый навоз, доктор приготовил оружие.

Вскоре запылал костер. Друзья сели и закурили сигары, поскольку есть было нечего.

— Скудная пища! — заметил капитан, выпустив облако дыма.